Гламурный бобр
Участник
- Регистрация
- 01.11.2008
- Сообщения
- 6 870
- Реакции
- 0
- Баллы
- 36
Часть 1.
Однажды летом, в час небывало жаркого заката, в Саратове, на Патриаршей заправке, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был нехилого роста, упитан. Второй -- вихрастый молодой человек был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках. Первый был не кто иной, как Антонище, в миру Антон, а молодой спутник его -- поэт дядя Шурик, в миру тупо дядя Шурик.
Попав в тень чуть зеленеющих лип, приятели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Бензин".
-- Дайте бензину, -- попросил Антонище.
-- Бензину нету, -- ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.
-- Газ есть? -- сиплым голосом осведомился Шурик.
-- Газ привезут к вечеру, -- ответила женщина.
-- А что есть? -- спросил Берлиоз.
-- Водка, только теплая, -- сказала женщина.
-- Ну, давайте, давайте, давайте!..
Водка дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, приятели немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Главпочтамту.
И тут знойный воздух сгустился перед ними, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.
Тут ужас до того овладел Шуриком, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца. Это подействовал алкоголь.
-- Фу ты черт! -- воскликнул он, -- ты знаешь, Антох, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Вроде как Гламурного бобра в его подранных плавках увидал. Даже что-то вроде галлюцинации было, -- он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали.
-- Допился, -- мрачно констатировал Антонище.
А тут вдруг краски сгустились снова, и перед ними вновь возник образ того, кого они ждали уже минут 40, хотя по обыкновению бобры пунктуальны. Некто сел на лавочку рядом с приятелями и живейшим образом стал за ними наблюдать. Между Антоном и его другом разгорелся жаркий спор.
-- Ты меня уважаешь? – говорил Антонище.
-- Нет, это ты меня уважаешь, -- уверял дядя Шурик.
-- Да нет, это ты меня уважаешь, -- без тени сомнения повторял Антонище.
Тут Антон сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Шурик прервал свою речь, потому что странный гражданин вдруг поднялся и направился к приятелям.
Те поглядели на него удивленно.
-- Извините меня, пожалуйста, -- заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, -- что я, не будучи знаком, позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что...
Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться. Лишь приподнявшись и принюхавшись, они поняли, что не иностранный акцент этот вовсе, а просто несвязный пьяный выговор.
"Нет, скорее француз..." -- подумал один.
"Поляк?.." -- подумал другой.
"Сам ты, дятел, поляк", -- вдруг сказал незнакомец, который и вправду оказался не французом, и не поляком, а всего-то Гламурный бобром, -- мы на пляж едем?
Часть 2.
На белой Ниве с кровавым подбоем (ну подбил на дороге кошку, с кем не бывает), шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром шестнадцатого числа весеннего автомобиля ниссана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого (именуемую в простонародье «Энгельсский пляж») вышел прокуратор Иудеи, всадник Нивы Антонище Ужасный. Прозвище «Крысобой», равно как и «Эмо-бой» за ним как-то не закрепилось, потому как виду он был могучего, и физиономия тоже глумливая, так что называли его между собой все не иначе как «Хомякобой», мотивируя это тем, что у него есть хомяк, да еще и мальчик.
Более всего на свете Антонище ненавидел запах розового масла, особенно если им пах мотор, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Ему казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя.
Икнув от выпитой водки, Антон начал переодеваться. Едва успел он облачиться в голубой хитон, как зазвонил телефон. «Это моя любимая собака Банга» - с нежностью подумал он. «Я щас за Бангу кому-то рожу разобью», - с нежностью подумала Маша, которая Антону в этот момент звонила. У Антона началась паника. Выпитая на жаре водка, плюс невыветрившееся пиво и коньяк отозвались болью в его голове.
«Идиокрания», - подумал он. «Идиотокрания», - мысленно поправила его Маша. И тихий вечер быстро перешел в безобразную семейную сцену с выяснением отношения по телефону и вымещением зла на Шурике и Бобре, которые крутились неподалеку.
Через минуту телефон был сломан и затоптан в песок, а Антон стоял перед волнами плещущейся Волги.
-- Гм, и как это Волга может плескаться, - пьяно подумал Антоха, - она же машина.
И тут в голове прозвучал тусклый больной голос:
-- Имя?
-- Мое? -- торопливо отозвался Антонище, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.
Прозвучало негромко:
-- Мое -- мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.
-- Антон, -- поспешно ответил арестант.
-- Прозвище есть?
-- Есть, но непечатное. Сказать?
-- Бан получишь, - пообещал голос, -- Откуда ты родом?
-- Из города Гамалы, добрый человек -- ответил Антон, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.
-- Какой нахрен Гамалы, зёма? – снова загремел голос, -- Бугагакова перечитался? Его «Мастер и коктейль «Маргарита»? Ты в центре России. Гамала, блин…
Антон молчал.
-- Кто ты по крови?
-- Я точно не знаю, -- живо ответил владелец Нивы.
-- Где ты живешь постоянно?
-- У меня нет постоянного жилища, -- застенчиво ответил тот, -- я путешествую из города в город, с форума на форум.
-- Это можно выразить короче, одним словом -- бродяга, -- сказал прокуратор и спросил: -- Знаешь ли грамоту?
-- Да.
-- Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?
-- Знаю. Албанский.
Голос задумался:
-- У Булгакова же в оригинале вроде был греческий?
Антон задумался.
-- Да хоть греческий. Это все равно понты, только чтобы в аське в разделе «Знание иностранных языков» указать. Вот истина.
-- Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова (после водки и пива), и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришел твой хомяк, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет. Держи пиво на опохмел.
Подошедшие Бобр с Шуриком долго думали, почему Антон разговаривает сам с собой, сам себя называет «палач» и «добрый человек», и почему пьет волжскую водичку, зачерпнутую тут же из Волги найденной пластиковой бутылкой, при этом называя ее, водичку, пивом. Рожи их, прошу заметить, были глумливые.
Однажды летом, в час небывало жаркого заката, в Саратове, на Патриаршей заправке, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был нехилого роста, упитан. Второй -- вихрастый молодой человек был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках. Первый был не кто иной, как Антонище, в миру Антон, а молодой спутник его -- поэт дядя Шурик, в миру тупо дядя Шурик.
Попав в тень чуть зеленеющих лип, приятели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Бензин".
-- Дайте бензину, -- попросил Антонище.
-- Бензину нету, -- ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.
-- Газ есть? -- сиплым голосом осведомился Шурик.
-- Газ привезут к вечеру, -- ответила женщина.
-- А что есть? -- спросил Берлиоз.
-- Водка, только теплая, -- сказала женщина.
-- Ну, давайте, давайте, давайте!..
Водка дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, приятели немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Главпочтамту.
И тут знойный воздух сгустился перед ними, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.
Тут ужас до того овладел Шуриком, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца. Это подействовал алкоголь.
-- Фу ты черт! -- воскликнул он, -- ты знаешь, Антох, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Вроде как Гламурного бобра в его подранных плавках увидал. Даже что-то вроде галлюцинации было, -- он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали.
-- Допился, -- мрачно констатировал Антонище.
А тут вдруг краски сгустились снова, и перед ними вновь возник образ того, кого они ждали уже минут 40, хотя по обыкновению бобры пунктуальны. Некто сел на лавочку рядом с приятелями и живейшим образом стал за ними наблюдать. Между Антоном и его другом разгорелся жаркий спор.
-- Ты меня уважаешь? – говорил Антонище.
-- Нет, это ты меня уважаешь, -- уверял дядя Шурик.
-- Да нет, это ты меня уважаешь, -- без тени сомнения повторял Антонище.
Тут Антон сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Шурик прервал свою речь, потому что странный гражданин вдруг поднялся и направился к приятелям.
Те поглядели на него удивленно.
-- Извините меня, пожалуйста, -- заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, -- что я, не будучи знаком, позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что...
Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться. Лишь приподнявшись и принюхавшись, они поняли, что не иностранный акцент этот вовсе, а просто несвязный пьяный выговор.
"Нет, скорее француз..." -- подумал один.
"Поляк?.." -- подумал другой.
"Сам ты, дятел, поляк", -- вдруг сказал незнакомец, который и вправду оказался не французом, и не поляком, а всего-то Гламурный бобром, -- мы на пляж едем?
Часть 2.
На белой Ниве с кровавым подбоем (ну подбил на дороге кошку, с кем не бывает), шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром шестнадцатого числа весеннего автомобиля ниссана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого (именуемую в простонародье «Энгельсский пляж») вышел прокуратор Иудеи, всадник Нивы Антонище Ужасный. Прозвище «Крысобой», равно как и «Эмо-бой» за ним как-то не закрепилось, потому как виду он был могучего, и физиономия тоже глумливая, так что называли его между собой все не иначе как «Хомякобой», мотивируя это тем, что у него есть хомяк, да еще и мальчик.
Более всего на свете Антонище ненавидел запах розового масла, особенно если им пах мотор, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Ему казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя.
Икнув от выпитой водки, Антон начал переодеваться. Едва успел он облачиться в голубой хитон, как зазвонил телефон. «Это моя любимая собака Банга» - с нежностью подумал он. «Я щас за Бангу кому-то рожу разобью», - с нежностью подумала Маша, которая Антону в этот момент звонила. У Антона началась паника. Выпитая на жаре водка, плюс невыветрившееся пиво и коньяк отозвались болью в его голове.
«Идиокрания», - подумал он. «Идиотокрания», - мысленно поправила его Маша. И тихий вечер быстро перешел в безобразную семейную сцену с выяснением отношения по телефону и вымещением зла на Шурике и Бобре, которые крутились неподалеку.
Через минуту телефон был сломан и затоптан в песок, а Антон стоял перед волнами плещущейся Волги.
-- Гм, и как это Волга может плескаться, - пьяно подумал Антоха, - она же машина.
И тут в голове прозвучал тусклый больной голос:
-- Имя?
-- Мое? -- торопливо отозвался Антонище, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.
Прозвучало негромко:
-- Мое -- мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.
-- Антон, -- поспешно ответил арестант.
-- Прозвище есть?
-- Есть, но непечатное. Сказать?
-- Бан получишь, - пообещал голос, -- Откуда ты родом?
-- Из города Гамалы, добрый человек -- ответил Антон, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.
-- Какой нахрен Гамалы, зёма? – снова загремел голос, -- Бугагакова перечитался? Его «Мастер и коктейль «Маргарита»? Ты в центре России. Гамала, блин…
Антон молчал.
-- Кто ты по крови?
-- Я точно не знаю, -- живо ответил владелец Нивы.
-- Где ты живешь постоянно?
-- У меня нет постоянного жилища, -- застенчиво ответил тот, -- я путешествую из города в город, с форума на форум.
-- Это можно выразить короче, одним словом -- бродяга, -- сказал прокуратор и спросил: -- Знаешь ли грамоту?
-- Да.
-- Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?
-- Знаю. Албанский.
Голос задумался:
-- У Булгакова же в оригинале вроде был греческий?
Антон задумался.
-- Да хоть греческий. Это все равно понты, только чтобы в аське в разделе «Знание иностранных языков» указать. Вот истина.
-- Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова (после водки и пива), и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришел твой хомяк, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет. Держи пиво на опохмел.
Подошедшие Бобр с Шуриком долго думали, почему Антон разговаривает сам с собой, сам себя называет «палач» и «добрый человек», и почему пьет волжскую водичку, зачерпнутую тут же из Волги найденной пластиковой бутылкой, при этом называя ее, водичку, пивом. Рожи их, прошу заметить, были глумливые.
)
