Qok
Новичок
- Регистрация
- 03.09.2004
- Сообщения
- 45 424
- Реакции
- 239
- Баллы
- 0
Главный культурный тренд ушедшего года — крестовый поход против гламура. Обозначенный романом Сергея Минаева «ДухLess», продолженный книгами-клонами и подхваченный прототипами героев этих романов, антигламур стремительно захватил медиа. На первый взгляд, это кажется странным — ведь медиа по определению должны быть гламурными. Условный Андрей Малахов всегда должен быть строен, загорел и в костюме. На его руке должны быть дорогие часы, а его прическа должна стоить четыреста долларов — а иначе зачем смотреть в телевизор, когда достаточно посмотреть на собственного мужа?
Но здесь все дело в том, каков антигламур. А антигламур гламурен. В книжном магазине его главный манифест, роман «ДухLess», стоит как раз между книгами Оксаны Робски и Юлии Бордовских. А сам Сергей Минаев ездит на «лексусе». И Тина Канделаки никогда бы не позвала в свою передачу человека, который действительно антигламурен, то есть не разбирается в марках одежды, не ест на завтрак вестфальского хлеба с джемом из кумквата, не обедает в «Пушкине» и (о ужас!) ходит в кроссовках за пределами фитнес-зала. Тине Канделаки такой человек не нужен — публике он неинтересен. Публике интересны другие люди. Не такие, как публика.
Это называется диалектика. Единство и борьба противоположностей. Гламур борется с самим собой посредством антигламура. А антигламур (молодой человек с коротко стриженой головой из города Кологрива) борется с самим собой с помощью гламура. На нем пусть дешевые, купленные у вьетнамцев на вещевом рынке брюки и туфли, но они чисты, как стразы Swarowski. На нем аккуратная турецкая дубленка с меховой отторочкой (я правильно употребляю термин?), и он пользуется одеколоном. Пусть поддельным и тоже дешевым, но он им пользуется! Он чисто выбрит, а его «жигули» издают такой рокот, что Ferrari Сулеймана Керимова сгорела бы от стыда.
Между этими гламур-антигламурными крайностями живут так называемые «нормальные люди». Нормальные люди ходят в том, в чем им удобно, едят то, что им нравится, не украшают себя запахами и блестящими штучками, не впадают в панику от пятнышка на ботинках и уверены, что шампанское Cristal делается на московском ликеро-водочном заводе «Кристалл». Нормальные люди не стремятся, как юноша из Кологрива, выглядеть подобно Сергею Минаеву, они не делают дырок в глушителе своей десятилетней «Ауди-100» и искренне не понимают, зачем покупать водку за сто рублей, когда можно купить и за семьдесят.
А еще нормальные люди завидуют. Протяжно и тоскливо завидуют гостям Тины Канделаки и Андрею Малахову. Завидуют им и ненавидят их за то, что такие. Вот это и есть тот самый искомый и настоящий, без примесей, истинный антигламур.
Бойтесь нормальных людей. Они лишены цели. Им не нужна сумка за двадцать тысяч долларов. Им даже не нужна сумка, которая похожа на сумку за двадцать тысяч долларов, как юноше из Кологрива. А если у человека нет цели — он вымирает.
Пятница[/B]
Мне все время приходилось работать. И это ежедневное свинство страшно угнетало. Из-за необходимости работать я отказал себе в милой шалости и не написал диссертацию. Да что диссертация. Из-за этой проклятой повинности я за много лет не провел прилично ни одной пятницы. Моя маменька, в юности заядлая театралка и личность культурологическая, делала презрительную мину и пеняла мне то на пропущенную выставку Сальвадора Дали, то на нежелание сходить в Ленком. Впрочем, Дали я изучил по репродукциям, а к театру всегда относился прохладно. Мне вполне хватало скоморошества и в обыденной жизни. Поэтому все мои пятницы проходили туманно и в восторженном забытьи.
Тогда я работал в редакции влиятельной деловой газеты и еще не подозревал, что тлетворное ее влияние простирается не только на безголовых клерков, но и на, собственно, редакционных сотрудников. Наоборот, я пыжился от того, что мои статейки почитывают тысячи надменных недоумков в скверных и не очень костюмах и гордился своей причастностью к серьезной редакционной работе.
- ****ь, тут «Сибнефть» с «Газпромом» за объедки Ходорковского ####ятся, а ты с мужем своим, мудозвоном, по телефону кукарекаешь, - истерично орала на корреспондентку нефтяного отдела шеф-редактор Эльвира Чечено-Ингушская.
- Слушай, ты можешь своим работорговцам позвонить и узнать, сколько примерно чистыми получает вице-президент по маркетингу в крупном пивняке? А то что-то резвые слишком бонусы у них по итогам года, - обращался ко мне за помощью Антон Кладовкин из отдела потребы.
- Сука, ну что он на меня пялится все время, упырь? У меня чекушка уже второй час потеет, - изнывал от похмелья Себастьян Козлицын из финансового отдела, исподлобья глядя в сторону заместителя главного редактора.
Через полгода от всей этой никчемной суеты меня непроизвольно тошнило. Единственное, что еще могло радовать в редакции – вечная нирвана у верстальщиков, которые колдовали под огромным ямайским флагом.
В тот же пятничный вечер я был благостен и расслаблен. Будто почуяв мою готовность к моральному разложению, в проводах появился Швеллер:
- Ку!
- Ку!
- Пятница, однако.
- Не исключено. Алчешь?
- Жажду.
- Взаимно. Только у меня баба дома.
- Ты начал семейную жизнь?
- Пытаюсь.
- Кю…
- Но это не препон.
- По пивку?
- Не возражаю.
- Где забьемся?
- Давай на Лубянке.
Я сделал несколько замысловатых пассов руками, с озабоченным видом переворошил кучу бумаг и книг на столе, деловито набрал несуществующий телефонный номер и, отчетливо, специально для редактора отдела, проворчав «козлина, брифинг у него», выключил свой «Мак»:
- Гриш, все, я выдохся и иссяк. По «Русалу», может, в выходные добью, - бойко соврал я. – Удачно отдохнуть.
- Давай, пока, - вяло пожал мне руку вечно помятый и похожий на рогожный мешок редактор.
Из редакции я всегда уходил с легким чувством вины. Даже если мой текст благополучно подписывался в номер, я все равно испытывал еле уловимый стыд. Как будто учинил какую-то нескромность. Еще острее он ощущался, когда я, сидя в домашнем туалете, читал «Бесов» или «Вальпургиеву ночь». Но в пятницу даже мы, литературные ничтожества, получали свою законную индульгенцию.
***
Пройдя через бесконечные магнитные ловушки и, привычно кивнув неразговорчивым охранникам, я выскочил на улицу и устремился к палатке. На улице Адмирала Макарова она была одна и стояла сиротливо в окружении азербайджанских тошниловок и шикарных автомобилей, принадлежавших крашеным бездарностям из редакций Cosmopolitan или «Домашнего очага». В этой палатке меня знали. Утром я всегда покупал у них две пачки Marlboro Lights и холодный чай, а вечером две банки пива. Но каждый раз продавщица, понурая гиена из ближнего зарубежья, задавала мне ритуальный вопрос: «Что-нибудь еще?». В какое-то очень хмурое утро я не выдержал и сказал ей:
- Послушайте, барышня. Я недурно владею русским языком, у меня никогда не было проблем с дикцией, я не картавлю и не страдаю иными речевыми изъянами, я громко и отчетливо попросил у вас две пачки Marlboro Lights и холодный чай. Так какого черта вы все время меня спрашиваете про что-нибудь еще?!
Продавщица вперила в меня ненавидящий взор и с каким-то южным ругательством вывалила на прилавок сигареты, чай и сдачу. Но и после этого случая неизменно задавала мне по утрам свой неуместный вопрос.
В тот вечер я решил сразу набрать первую космическую скорость. купил две банки химикалий с неприличным названием «Hoooch» и, думая о падении нравов, добрался до Лубянки. Швеллер скромно стоял у стенки и при виде меня довольно осклабился:
- Привет литературным рабам!
- Уж кто бы говорил, - сказал я. – Пойдем-ка отсюда побыстрее.
- А куда ты так торопишься?
- Цыган видишь на платформе?
- Вижу, - оглянувшись, ответил Швеллер.
- Вот и пойдем, - потянул я его за рукав и добавил. – Мрази.
На эскалаторе Швеллер понял причину моей расистской вспышки.
- Нет, ну гниды и только. Подъезжаем к станции, я подхожу к дверям и встаю за какой-то теткой…
- Симпатичная? – вскинулся Швеллер.
- Да какое там. Обыкновенная. Ну, типа бухгалтерши или инженера. В общем, стою, тебя высматриваю. Тут вижу, что на платформе кучкуются цыгане и входить будут в нашу дверь. Я, понятное дело, бумажник ощупал, мобильник в карман джинсов засунул. Дальше все в рапиде.
- Не умничай, а так и говори – сцена застыла перед глазами.
- Тьфу… Короче говоря, открывается дверь и тетка делает шаг на платформу. В тот же момент вся эта смрадная орда начинает что-то блеять на своем тарабарском языке и ломится в вагон. Понятное дело, сутолока, вонь и ругань. И тут, когда тетка уже второй ногой на платформе, за ее спину, пригнувшись, прошмыгивает какое-то чернявое отродье и, натурально, засовывает руку ей в сумку. Игорь, ****ь, Кио.
- Милая сценка. Ну, а ты?
- А что я… Я вышел за ней и на втором шаге повел себя как Федор Черенков в лучшие годы. Пробил пенальти точно по голове этого оборванца.
- Благородный поступок. Предотвратил, так сказать, кражу. Хвалю, - изрек Швеллер. – Ну, а тетка?
- А тетку Бог простит, ибо не ведала. Придет домой, по пути купит майонез и вермут мужу-алкоголику. А так бы ревела, сокрушалась. Волосья бы рвала и заламывала руки. А если ей деньги налом платят, так и вообще страшный ужас. Вдруг у нее зарплата сегодня была?
- В общем, Шикельгрубер хоть и сволочь был редкостная, но в отношении цыган зрил в корень, - резюмировал Швеллер и повлек меня в какой-то более или менее приличный бар.
Но здесь все дело в том, каков антигламур. А антигламур гламурен. В книжном магазине его главный манифест, роман «ДухLess», стоит как раз между книгами Оксаны Робски и Юлии Бордовских. А сам Сергей Минаев ездит на «лексусе». И Тина Канделаки никогда бы не позвала в свою передачу человека, который действительно антигламурен, то есть не разбирается в марках одежды, не ест на завтрак вестфальского хлеба с джемом из кумквата, не обедает в «Пушкине» и (о ужас!) ходит в кроссовках за пределами фитнес-зала. Тине Канделаки такой человек не нужен — публике он неинтересен. Публике интересны другие люди. Не такие, как публика.
Это называется диалектика. Единство и борьба противоположностей. Гламур борется с самим собой посредством антигламура. А антигламур (молодой человек с коротко стриженой головой из города Кологрива) борется с самим собой с помощью гламура. На нем пусть дешевые, купленные у вьетнамцев на вещевом рынке брюки и туфли, но они чисты, как стразы Swarowski. На нем аккуратная турецкая дубленка с меховой отторочкой (я правильно употребляю термин?), и он пользуется одеколоном. Пусть поддельным и тоже дешевым, но он им пользуется! Он чисто выбрит, а его «жигули» издают такой рокот, что Ferrari Сулеймана Керимова сгорела бы от стыда.
Между этими гламур-антигламурными крайностями живут так называемые «нормальные люди». Нормальные люди ходят в том, в чем им удобно, едят то, что им нравится, не украшают себя запахами и блестящими штучками, не впадают в панику от пятнышка на ботинках и уверены, что шампанское Cristal делается на московском ликеро-водочном заводе «Кристалл». Нормальные люди не стремятся, как юноша из Кологрива, выглядеть подобно Сергею Минаеву, они не делают дырок в глушителе своей десятилетней «Ауди-100» и искренне не понимают, зачем покупать водку за сто рублей, когда можно купить и за семьдесят.
А еще нормальные люди завидуют. Протяжно и тоскливо завидуют гостям Тины Канделаки и Андрею Малахову. Завидуют им и ненавидят их за то, что такие. Вот это и есть тот самый искомый и настоящий, без примесей, истинный антигламур.
Бойтесь нормальных людей. Они лишены цели. Им не нужна сумка за двадцать тысяч долларов. Им даже не нужна сумка, которая похожа на сумку за двадцать тысяч долларов, как юноше из Кологрива. А если у человека нет цели — он вымирает.
Пятница[/B]
Мне все время приходилось работать. И это ежедневное свинство страшно угнетало. Из-за необходимости работать я отказал себе в милой шалости и не написал диссертацию. Да что диссертация. Из-за этой проклятой повинности я за много лет не провел прилично ни одной пятницы. Моя маменька, в юности заядлая театралка и личность культурологическая, делала презрительную мину и пеняла мне то на пропущенную выставку Сальвадора Дали, то на нежелание сходить в Ленком. Впрочем, Дали я изучил по репродукциям, а к театру всегда относился прохладно. Мне вполне хватало скоморошества и в обыденной жизни. Поэтому все мои пятницы проходили туманно и в восторженном забытьи.
Тогда я работал в редакции влиятельной деловой газеты и еще не подозревал, что тлетворное ее влияние простирается не только на безголовых клерков, но и на, собственно, редакционных сотрудников. Наоборот, я пыжился от того, что мои статейки почитывают тысячи надменных недоумков в скверных и не очень костюмах и гордился своей причастностью к серьезной редакционной работе.
- ****ь, тут «Сибнефть» с «Газпромом» за объедки Ходорковского ####ятся, а ты с мужем своим, мудозвоном, по телефону кукарекаешь, - истерично орала на корреспондентку нефтяного отдела шеф-редактор Эльвира Чечено-Ингушская.
- Слушай, ты можешь своим работорговцам позвонить и узнать, сколько примерно чистыми получает вице-президент по маркетингу в крупном пивняке? А то что-то резвые слишком бонусы у них по итогам года, - обращался ко мне за помощью Антон Кладовкин из отдела потребы.
- Сука, ну что он на меня пялится все время, упырь? У меня чекушка уже второй час потеет, - изнывал от похмелья Себастьян Козлицын из финансового отдела, исподлобья глядя в сторону заместителя главного редактора.
Через полгода от всей этой никчемной суеты меня непроизвольно тошнило. Единственное, что еще могло радовать в редакции – вечная нирвана у верстальщиков, которые колдовали под огромным ямайским флагом.
В тот же пятничный вечер я был благостен и расслаблен. Будто почуяв мою готовность к моральному разложению, в проводах появился Швеллер:
- Ку!
- Ку!
- Пятница, однако.
- Не исключено. Алчешь?
- Жажду.
- Взаимно. Только у меня баба дома.
- Ты начал семейную жизнь?
- Пытаюсь.
- Кю…
- Но это не препон.
- По пивку?
- Не возражаю.
- Где забьемся?
- Давай на Лубянке.
Я сделал несколько замысловатых пассов руками, с озабоченным видом переворошил кучу бумаг и книг на столе, деловито набрал несуществующий телефонный номер и, отчетливо, специально для редактора отдела, проворчав «козлина, брифинг у него», выключил свой «Мак»:
- Гриш, все, я выдохся и иссяк. По «Русалу», может, в выходные добью, - бойко соврал я. – Удачно отдохнуть.
- Давай, пока, - вяло пожал мне руку вечно помятый и похожий на рогожный мешок редактор.
Из редакции я всегда уходил с легким чувством вины. Даже если мой текст благополучно подписывался в номер, я все равно испытывал еле уловимый стыд. Как будто учинил какую-то нескромность. Еще острее он ощущался, когда я, сидя в домашнем туалете, читал «Бесов» или «Вальпургиеву ночь». Но в пятницу даже мы, литературные ничтожества, получали свою законную индульгенцию.
***
Пройдя через бесконечные магнитные ловушки и, привычно кивнув неразговорчивым охранникам, я выскочил на улицу и устремился к палатке. На улице Адмирала Макарова она была одна и стояла сиротливо в окружении азербайджанских тошниловок и шикарных автомобилей, принадлежавших крашеным бездарностям из редакций Cosmopolitan или «Домашнего очага». В этой палатке меня знали. Утром я всегда покупал у них две пачки Marlboro Lights и холодный чай, а вечером две банки пива. Но каждый раз продавщица, понурая гиена из ближнего зарубежья, задавала мне ритуальный вопрос: «Что-нибудь еще?». В какое-то очень хмурое утро я не выдержал и сказал ей:
- Послушайте, барышня. Я недурно владею русским языком, у меня никогда не было проблем с дикцией, я не картавлю и не страдаю иными речевыми изъянами, я громко и отчетливо попросил у вас две пачки Marlboro Lights и холодный чай. Так какого черта вы все время меня спрашиваете про что-нибудь еще?!
Продавщица вперила в меня ненавидящий взор и с каким-то южным ругательством вывалила на прилавок сигареты, чай и сдачу. Но и после этого случая неизменно задавала мне по утрам свой неуместный вопрос.
В тот вечер я решил сразу набрать первую космическую скорость. купил две банки химикалий с неприличным названием «Hoooch» и, думая о падении нравов, добрался до Лубянки. Швеллер скромно стоял у стенки и при виде меня довольно осклабился:
- Привет литературным рабам!
- Уж кто бы говорил, - сказал я. – Пойдем-ка отсюда побыстрее.
- А куда ты так торопишься?
- Цыган видишь на платформе?
- Вижу, - оглянувшись, ответил Швеллер.
- Вот и пойдем, - потянул я его за рукав и добавил. – Мрази.
На эскалаторе Швеллер понял причину моей расистской вспышки.
- Нет, ну гниды и только. Подъезжаем к станции, я подхожу к дверям и встаю за какой-то теткой…
- Симпатичная? – вскинулся Швеллер.
- Да какое там. Обыкновенная. Ну, типа бухгалтерши или инженера. В общем, стою, тебя высматриваю. Тут вижу, что на платформе кучкуются цыгане и входить будут в нашу дверь. Я, понятное дело, бумажник ощупал, мобильник в карман джинсов засунул. Дальше все в рапиде.
- Не умничай, а так и говори – сцена застыла перед глазами.
- Тьфу… Короче говоря, открывается дверь и тетка делает шаг на платформу. В тот же момент вся эта смрадная орда начинает что-то блеять на своем тарабарском языке и ломится в вагон. Понятное дело, сутолока, вонь и ругань. И тут, когда тетка уже второй ногой на платформе, за ее спину, пригнувшись, прошмыгивает какое-то чернявое отродье и, натурально, засовывает руку ей в сумку. Игорь, ****ь, Кио.
- Милая сценка. Ну, а ты?
- А что я… Я вышел за ней и на втором шаге повел себя как Федор Черенков в лучшие годы. Пробил пенальти точно по голове этого оборванца.
- Благородный поступок. Предотвратил, так сказать, кражу. Хвалю, - изрек Швеллер. – Ну, а тетка?
- А тетку Бог простит, ибо не ведала. Придет домой, по пути купит майонез и вермут мужу-алкоголику. А так бы ревела, сокрушалась. Волосья бы рвала и заламывала руки. А если ей деньги налом платят, так и вообще страшный ужас. Вдруг у нее зарплата сегодня была?
- В общем, Шикельгрубер хоть и сволочь был редкостная, но в отношении цыган зрил в корень, - резюмировал Швеллер и повлек меня в какой-то более или менее приличный бар.